Геннадий Аксенов - Бажоный [Повесть]
Василек представил мать. Как она его любила… «Чудышко ты мое, бажоный мой, мужчина наш и кормилец», — вспомнились ее ласковые слова.
Другой раз он тонул девяти лет. Вместе с одногодком Юликом они пасли тогда на подгорьях близ деревни самых маленьких телят-молочников. Погода жаркая стояла, и телята к воде тянулись. Видя, что они не рвутся на поля с озимыми, а бродят около реки, мальчишки решили искупаться. А заигравшись в реке, не заметили, как под перекатом оказались. Плавать же ни тот, ни другой не умели. Утянет ко дну, ногами оттолкнутся и на поверхность всплывают. Воды наглотались. Может, так и утонули бы, если бы не увидели, что телята на озимые поля зашли. Испугавшись, что они попортят посевы, принялись барахтаться, «по-собачьи», что доплыли до берега и телят с поля выгнали.
Третий раз Василек тонул год назад. Они тогда всем классом сено за рекой гребли, а обедать школьников домой отпустили. Все забрались в лодку, а он, отдав ребятам штаны и рубашку, сзади поплыл, благо плавал теперь уже неплохо. Но, доплыв до середины реки, вдруг почувствовал, что ему судорогой сводит руки и ноги, а тело немеет от холодной воды. На самом глубоком месте два раза уходил ко дну, хватанул изрядно воды, а вынырнув, увидел, что лодка с ребятами уже причалила к берегу у деревни.
Сам не знает, как догадался закусить кисть руки зубами. Боли не почувствовал, но ощутил во рту вкус крови. И свершилось чудо — судорога прошла, и он поплыл, и плыл до тех пор, пока не уперся в берег головой: так боялся снова уйти на дно реки. Больше бы он не смог вынырнуть.
— Значит, не пришел мне срок умирать. И сейчас из леса выберусь, — прошептал Василек и, свернувшись калачиком, погрузился в сон. Сказалась привычка пастуха — спать где придется.
Проснулся пастушок от резкого крика. Цукая над ним по дереву прыгала белка, сердито швыряя шишки. Открыв глаза, Василек уставился на нее: что встревожило зверушку?
Костер давно потух. В телогрейке выгорела дыра — шапкой не заткнешь. На земле иней. Высокие слоистые облака обложили небо. Сквозь них слабо просачивается скупой свет нового дня.
Разглядев на валежине клочок медвежьей шерсти, парнишка вскочил как ужаленный. Стопы обожгло холодом, но он не обратил на это внимание. «Медведь был здесь! — понял Василек. — Не зря волнуется белка».
Схватив ружье, он побежал прочь от этого места. Но скоро понял, что босым по холодной земле, к тому же покрытой инеем, далеко не доберется. Поэтому остановился около стройной березы и, содрав пастушьим ножом два листа бересты, сделал из них две коробочки, в какие собирают живицу на подсочке. Обувка получилась не теплая, но ноги не кололи сучья и не жег иней.
На тропке около ручья лежал мертвый лось. Его голова, увенчанная тяжелыми ветвистыми рогами, уткнулась в песчаную землю. Темными подтеками застыли на вздувшемся боку студенистые сгустки крови. Шкура на спине, словно ножами, глубоко порезана медвежьими когтями. На шкуре не растаял иней, значит, убит медведем с вечера.
У Василька участилось дыхание. Стал резко и порывисто оглядываться по сторонам. Медвежьи следы на ягельнике пропали. Но зоркие глаза пастушка замечали, что кое-где медведь когтями ковырнул лишайник или оставил на сучьях трепавшиеся на ветру клочья бурой шерсти. В некоторых местах жухлая трава ровно подстрижена — это медведь поел ее. А за густыми кустами трава примята — здесь топтыгин лежал.
Рассматривая лежку зверя, Василек чуть не наступил на свежий, бордовый от брусники, медвежий помет. Куча парила. Значит, медведь где-то рядом.
«Один удар когтистой лапищей — и все, конец мучениям, — от этой мысли по спине побежали мурашки. — И зачем я согласился на эту пастьбу. Коров и телят пасти — одно удовольствие. Хотя медведи и бродят около стада, но там ты не одинок, с тобой и собака, и пастухи, и патроны заряжены. А здесь не знаешь, что тебя ждет через секунду».
Внезапно вспомнилась мурцовка. «А что, если голод ею утолить. От ягод уже тошнит», — подумал Василек и полез за пазуху. Достал оттуда грязную тряпицу, развернул и увидел скатанный плотный колобок. Попробовал откусить кусочек, но ничего не вышло. Тогда стал сосать как конфету. Даже понравилось.
«Нет, по тропке я больше не пойду. Там медведь ждет меня, чтобы убить», — решил пастушок. И, свернув под прямым углом, двинулся еловым бором.
Вышел на заросшую просеку. Она была заметна по ровному лесу, шириной не более трех метров. На пути стали встречаться вросшие лественничные столбики с медными зелеными пластинками на них. На каждой пластинке — двуглавый орел и год — 1886. «Вот еще когда люди о лесе заботились!» — с гордостью подумал Василек.
Он решил идти этой просекой — куда-нибудь да приведет. Просека повела в гору. С возвышенности хорошо просматривался большой участок тайги. Огромные камни-валуны преграждали путь, толстые лиственницы уходили вершинами в небо — пуля до вершины не долетит. «Вот на этот хребет зайду и оттуда уж наверняка увижу что-то знакомое», — обнадеживал себя парнишка. Но с одного хребта виделся другой, третий…
Услышав рокот самолета, Василек обрадовался.
— Эй! Эй-эй! — замахал он руками. — Я здесь!
Он думал, что летчики ищут его. Но самолет прошел над лесом, и все стихло.
«Эх, спичек нет, — пожалел Василек. — А то б костер запалил. Сразу заметили бы. А так искать в тайге человека — это все равно, что искать иголку в стоге сена».
Каждый шаг на обросший лесом хребет давался с трудом. Но и выбившись из сил, парнишка упрямо двигался вперед. Только сплошная темнота остановила его.
Сердце бешено колотилось. Ни огня, ни пищи. И все самое страшное еще впереди. Почему не задрал его сонного медведь, хотя и был около него ночью? Но ведь не тронул. Всю злобу выместил на лосе, но и его есть не стал.
За каждым кустом и деревом Васильку чудилась медвежья морда. А на ум приходили одна страшней другой истории, что он слышал в деревне.
К охотнику Петьке Гнусарю медведь сзади подошел и волосы с кожей содрал. Хорошо, что мужики с собаками с сенокоса шли, а то смерть была бы Петьке.
Или взять того же Хомкина Сергея, москвича. Тот, как приехал в лесопункт по вербовке, только медведем и бредил. Каждое воскресенье в лесу с ружьем пропадал. Все хотел медведя забить, чтоб шкуру в Москву увезти. А во время отпуска в такие дебри заходил, что и старожилы удивлялись его смелости. Но с медведем все никак не мог встретиться. И вот… Приходит как-то в деревню дед Чепаха и говорит:
— Счас я в медведицу на овсах пулей стрельнул, но ушла. Завтра с собакой пойду поищу, может, валяется где…
А москвич уши навострил и, не сказав никому ни слова, пошел добивать раненую медведицу. Следы ее отыскал, но не заметил, как она к нему сзади подошла. И так огребла лапищей по голове, что и выстрелить не пришлось. Ладно еще, что мужик не сдрейфил и, очухавшись, ножом ее заколол.
И еще как-то ночью медведь напал на колхозное стадо. Коровы сбились в кучу, мычат. Пастухи поняли, что происходит что-то неладное, крик подняли, в воздух из ружей палят. Но куда в темень сунешься? Лишь утром увидели, что бык Денек поддел топтыгина рогами и прижал к дереву. И хотя тот грыз ему шею, рвал когтями, рассвирепевший бык так и не отступился, пока пастухи не застрелили медведя.
«А у меня защиты никакой, — грустно подумал Василек. — Собаки и те бросили. Тайга верная была, но и ту, видимо, волки задрали. И пуля в стволе всего одна. Не справиться мне с медведем. Уж хоть бы он убил меня спящего. Зачем долго мучиться? Все равно, если не замерзну за ночь, идти дальше не смогу — сил у меня нет. И куда идти в этой глухомани? Кругом все те же вековые деревья да звери. Сколько еще дрожать от постоянного страха?».
Но жить все же хотелось. И Василек снова обратился с молитвой к Пресвятой Божьей Матери. Так и сломил его сон со словами молитвы на устах.
И приснилось ему гулянье в родном доме. Много гостей собралось из других деревень. Бабы в сарафанах и ярких кофтах и мужики в белых полотняных рубахах, подпоясанных вязаными шерстяными поясами, медленно водили хоровод около дома. В запевалах, как всегда, был Филя, будто и не хоронили его. И тут же веселая мать протягивает ему руку…
С треском сломалась наклонившаяся сосна. Огромная когтистая лапа нависла над Васильком. Но он не проснулся, лишь застонал, вдыхая тяжелый запах зверя.
Уловив странные запахи, медведь запустил свою лапищу во внутренний карман телогрейки, так что с нее посыпались пуговицы. Извлеченную тряпицу с мурцовкой зверь долго обнюхивал, даже лизнул, но есть не стал — оставил человеку.
Неожиданно раздавшийся вой встревожил медведя. Шерсть на нем вздыбилась. И, как пушинку, пододвинув Василька к толстому комлю лиственницы, он загородил его, встав на задние лапы. Волки между тем окружили их со всех сторон и постепенно сжимали кольцо.
